МАНДАЛА КАЙЛАСА

Все время, пока я двигался в сторону Кайласа, моя голова становилась все более пустой и легкой. Мысли, которые тяготили и не давали покоя, покидали сознание и затихали где-то в темных уголках ума. Я опустошался и был этому бесконечно рад. Впрочем, радостью это тоже назвать было трудно. Покой постепенно воцарялся во мне. Так я и приближался к Горе – замерев и прислушиваясь.

Глядя на мутные воды священной реки Брахмапутры нет другого ощущения, кроме глубины и густонаселенности этого водоема. В нем есть все…

+ + +

Студеной ночью, когда небо усеяно мириадами звезд, до которых можно дотянуться рукой, а холодный ветер заставляет втянуть голову в плечи, я стоял, всматриваясь в горящую белым пламенем вершину Кайласа. За моей спиной за высоким забором выли собаки-демоны. Днем эти милые ленивые существа не могут найти в себе силы запрыгнуть в мусорный бак, а ночью в них просыпаются, задремавшие было ракшасы, которых немало бродит в окрестностях озера Ракшас-тал. Они заставляют собак рычать, бросаться на запоздалых прохожих и покушаться на своих сородичей. Как все это напоминает обычную жизнь большого города!

Этот вой с рычанием и хрипом, если его долго слушать, повергает в панику и уныние, заставляя тело дрожать, а ноги спотыкаться. В нем слышались какие-то далекие подвывания, будто бы из глубины собачьего нутра, выл еще кто-то древний, мудрый, но неисправимо темный. В темной ночи виднелись фигуры, которые по темному каменному коридору и исчезали в низкой келье-пещере. Меня била мелкая дрожь, но я продолжал стоять и смотреть в небо. Там был ущербный диск Луны, окруженный четким и ярким ореолом. Тонкое кольцо не то облаков, не то световых рефлексов опоясывало Луну, образуя красивую ночную линзу. Этот глаз смотрел и на Землю, и в бесконечность темного космического пространства. Здесь, на Земле был Кайлас, вой и я, одиноко стоящий в холодной темноте. «Мой путь вперед, в жизнь, в сансару, вокруг центра Земли, к тому… что меня ждет».

Последний взгляд, брошенный на вершину Кайласа, рождает представление о сидящем в снегах в глубокой медитации Шиве. Такое уже было не однажды… Я кланяюсь Ему и медленно направляюсь в холодную комнату.

+ + +

Я чувствую легкий древесный запах. Он появился час назад в тот момент, когда я впервые увидел Священную Гору. Говорят, что вблизи ее происходят разные необычные вещи. Мои четки стали тем индикатором, который четко отреагировал на приближение Горы. Запах сандала, столь мною любимый, стал таким сильным, что я сперва не мог понять, что и где произошло. Теперь я утыкаюсь в них носом и с силой втягиваю запах дерева с легким духом лака.

Сандал… Я всегда знал, что это запах… Но какой?! Сандал давно оказался еще и деревом, и я хочу себе представить сандаловый лес, деревья которого благоухают и перешептываются своими душистыми священными кронами. Кто может обитать в таком лесу? Это конечно же риторический вопрос…

Все тянется к Горе. Все стремится общаться с ней. Сюда едут люди, летят птицы, плывут запахи, тянутся облака. Мои четки не стали исключением, они также хотят резонировать с Горой…

+ + +

Тихо, сдерживая дыхание, я разглаживаю карту с изображением мандалы Кайласа на столе. Вот эта таинственная Гора передо мной, я вижу ее сверху. Белесоватый свет энергосберегающих ламп привносит какую-то больничную атмосферу из далекого детства.

В центре мандалы находится Гора, которая окружена, словно оградой, плотным и правильным кольцом других гор. Они скрывают пирамиду Кайласа почти со всех сторон. С южной стороны, у подножия Горы, известный нам городок – Дарчен. Он расположился у двойных ворот. Дарчен предваряет вход и во внутреннее кольцо Кайласа и во внешнее. Здесь индейцы играют на улице в бильярд и свободные ветры несут громады облаков над высокими снежными пиками.

Две линзы озер, словно очки гиганта, лежат перед Горой на равнинной части нагорья. Это Манасаровар и Ракшас-Тал. Живая вода – рожденная первой в сознании Демиурга и мертвая вода, обещающая путь и перерождение. В этих небесных стеклах отражается белая громада семитысячника Гурла Мандата (Ньямо Нани). Она цепляет тучи и облака, иногда укутываясь в них, как в пушистые одежды. Иногда все эти метаморфозы внушают благоговейный трепет. Глядя на простое движение облаков по небу, кажется, что стал свидетелем тайного действа, заканчивающегося магическим результатом, время проявления которого находится в будущем.

На пути к Горе я смотрел на пейзажи тибетского нагорья, проплывающие за окном. Здесь было все… Все ландшафтное многообразие представлено в этой таинственной стране. И снежные суровые пики, и солнечные сопки, и ледяные горные реки, рассыпавшие свои блики по ровным руслам, и даже пустынные барханы, которые здесь увидеть уж совсем не ожидаешь. Глядя на них, в тишине этого огромного пространства рождаются причудливые видения. Неизвестные караваны безмолвно движутся из неведомого в неведомое. Вздымаемые ими песчаные смерчики, напоминают о вечности. Песок… Как много о нем писали и говорили, так и не добравшись до сути. Караванщики щурясь, смотрят на яркое солнце. В их глазах и сердцах нет дома и привычных ценностей, там лишь дорога, дорога, дорога… Путешествия по пустыне не могут быть иными. Их белые плащи развиваются на ветру, а темные одежды сопровождающих тибетцев, черными жемчужинами пересыпают нитку каравана. И уже в который раз я слышу крик хищной птицы – жителя высокогорных плато. Затем во всем мире воцаряется тишина, в которую если вслушаться оказывается, что она тихо шепчет какие-то слова. Словно шуршит песок по бетонному полу брошенного дома, глубокой желтолиственной осенью…

+ + +

Мы движемся вместе с Солнцем, слева направо, по часовой стрелке… Что-то гонит меня вперед, я практически бегу… Звон колокола заставляет меня вздрогнуть и события получают обратный ход.

Это наше рождение, здесь у входа в поле Кайласа мы вновь рождаемся и начинаем наш путь в очередном воплощении. Младенчество и детство. Все радостно, стремительно, беззаботно и без фиксации на моментах и эпизодах. Они лишь поселяются в нашем теле и там, дальше, после того, как стрелка установится на шести часах, мы почувствуем, заметим и осознаем, что детство не было пустым и глупым. Оно было полным и заслуживающим пристального внимания. Но мы поймем это позже…

Вот ветер, который дует снизу-вверх, вот я быстро идущий задом, по направлению к ступе. Нагибаясь и пятясь, я проникаю в ее недра. Вот слезы с моих щек вползают в мои глаза, высушивая за собой следы на коже. Вот я истово молюсь и затихаю в короткой медитации. И наконец, задом выхожу из ступы, предварительно робко и почтительно оглядывая ее. Немного душная и кукольная тишина царит в ступе. Под ногами одежда, волосы и тряпье.

Оглядываясь, я пытаюсь вобрать в себя все это, понимая в то же время, что человеческая форма, сопряженная со временем и пространством, растеряет эту священную влагу. Мимолетно, где-то в слоях восприятия мелькает мысль: «Все это предельно настоящее». Пытаюсь стать тишиной везде…

+ + +

Запутавшийся в молитвенных флагах и разомлевший на солнце, я шепчу молитву… там, надо мной, небольшая терраса, где 84 ламы когда-то, очень давно, обратились в свет… Я не могу визуализировать, но очень хорошо чувствую те события, при которых ламы были сокрушены. В этих местах ночью такое ощущение особенно доступно. Из расселин и ущелий придвигается живой сумрак, в котором можно различать черные тени. Какие-то фигуры спешат по этим долинам в любое время суток. Это не зло, нет… Это противостояние. Как внутри каждого из нас… Здесь все, что есть внутри тут же материализуется. Добро и зло здесь кажутся лишь детской игрой в слова. Здесь несколько иной масштаб. Похоже, что Гора действительно является неким центром.

Однажды где-то я услышал (или прочитал) о том, что Тибет это место битвы темных и светлых сил. В горних мирах идет постоянное сражение и противостояние. И именно Тибет был избран местом битв. Относительно изолированная и труднодоступная местность, не очень пригодная для жизни, а значит сюда могут попасть только те, кто знает куда и зачем он идет. Потому случайных людей здесь нет и помешать никто не может. А те, кто оказываются, как правило, являются вполне подготовленными эмиссарами одной из сторон. Или… жертвами. Кто знает? Но незримое присутствие здесь так ощутимо, что иногда можно и увидеть сгустившийся свет, который предстает в образе того или иного существа. И темный видит темных, а светлый светлых…

+ + +

Сбегаю с ламиного пъедестала, перехожу ручей и бегу с такой скоростью, будто за мной кто-то гонится.

-Да вот же монастырь! – говорят мне. Я чуть не промчался мимо!

Чуку помпа. Стрелка сделала движение на четверть часа и замерла, указывая на Западные врата. Их охраняет монастырь Чуку гомпа. Монастырь прилепился к склону горы и издали напоминал скорее сарай, нежели место Духа и Силы. С террасы волшебного обращения долетел порыв ветра и стал слышен говор невидимых больше отважных лам. Они потеснили, хотя и не прогнал тени из расселин. Это невидимое противостояние не заканчивается. Именно Земля является идеальным плацдармом для него и именно люди являются мишенью и носителями этого древнего как мир спора.

Ламы, обратившиеся в свет… Я бросаю взгляд в сторону этой террасы. Солнечные лучи на память о них? По долине, в сторону Западного лица Кайласа удаляются фигурки паломников. Почему мы в своем большинстве смотрим себе под ноги, вместо того, чтобы смотреть на свет?

Я делаю шаг к мосту, ведущему через реку на противоположный берег, где стоит монастырь. И вновь младенческий вихрь и энергия подхватывают меня. С выскакивающим изо рта сердцем, я за 10 минут без тропы поднимаюсь к подножию монастырских построек. Здесь есть небольшая площадка, от которой вверх уходит неровная каменная лестница к покосившейся деревянной двери в монастырский двор. Под ярким солнцем на этой песчаной площадке стоит мотоцикл кричащей раскраски. Он пыльный и на его багажнике застыли грязные целлофановые мешки. Будничная картина земных транспортных средств оказывает обратное действие. Мотоцикл настолько чужд месту, что пространство вокруг него начинает подрагивать и оползать. Я стою в ожидании того, что станет видно и что последует дальше…

- Я предупредила ламу о том, что вы идете. Он ждет вас, - так мне сказала девушка…

Когда на мгновение останавливаешься и смотришь на окружающее, оно не вызывает каких-либо особенных чувств. Замыленный взгляд повседневности выносит за скобки всю чудесность и уникальность момента. Но если удается сделать небольшой шаг в сторону от избитого привычкой пути, ты увидишь удивительный мир полный чудес, загадок и волшебства. Этот мир окружает тебя всегда, ты являешься его неотъемлемой частью.

Так поднимался я по ступеням монастыря, оставив темно-туманный плащ повседневности в пыли у мотоцикла. Тибетцы, что ходили кору вокруг храмовой постройки, покосились на меня. Солнце и ветер, и флаги лунгта, и Гималаи, и пирамиды Кайласа вокруг, вдруг все это магическим целым подступило к самым границам твердой уверенности в незыблемость рутинного бытия. Со звоном в ушах движешься к храму или же он ступает к тебе каменной ногой. Сумрачные помещения, похожие на пещеры, пол которых лоснится от масла из лампад. Запах мяса яка и свет от строя свечей в бронзовых стаканчиках, изображения будд и учителей, богов в простом и ярком стиле, хадаки и таинственные артефакты… Я стою посреди всего этого удивительного интерьера и жестами прошу ламу дать мне благословение. Светлый Будда, стоящий на страже входа в поле Кайласа, раковина в которую он будет трубить, если почувствует приближение духов и котел, вода в котором кипит сама собой… Есть ли у наших глаз желание видеть все эти чудеса в действии? Другой вопрос равно закономерный: зачем?

Лама произносит слова благословения, обматывает мой хадак вокруг раковины и трубит в нее. От этого простого хрипловатого и вибрирующего звука меня всего протрусило. Казалось, что вибрация словно встряхнула меня изнутри. По всему позвоночнику пробежала волна, выбившая из межпозвоночных пространств какие-то сгустки. Что-то закрутилось и смерчем рванулось вверх, к крышке черепа. Лама спокойно и буднично посматривал на меня снизу вверх. Он окончил ритуал и я вышел на улицу… Разумеется, не стоит ожидать того, что сонмы ангелов тотчас подхватят под руки. Великий опыт почти никогда не приходит с фанфарами и литаврами.

Обойдя три круга вокруг монастыря, с пустой и легкой головой, я скатился с горки, где стоял монастырь, перешел реку и стал лицом к Дому счастливого камня.

Много разного было услышано об этом месте. О нем говорят как устрашающее, так и светлое. Здесь нередко происходят странные вещи с такой частью человеческой формы как время. Оно изменяется… Ускоряется, замедляется, останавливается или исчезает… В сущности здесь становится понятным, что говорить о времени, как о чем-то отдельном от субъекта-человека невозможно. У Дома счастливого камня трансформируется не время. Здесь изменяется вся картина мира, все сознание и потому что-то может показаться скоротечным, другие вещи будут происходить стремительно, а третьи замрут на месте.

Величественные пирамидальные стены скрывают Гору. Их расстановка и положение явно указывают на рукотворность проходов, дверей, коридоров, ведущих во внутренний круг, очерченный в непосредственной близости от Горы.

В этот момент небо пасмурнеет, становится прохладно и в проходах и дверях появляются клубы тумана. Если долго всматриваться в них, там можно увидеть таких же путников, которые из своих проемов смотрят на нас, находящихся во внешнем круге… Врата в Шамбалу… И там лица тех., кто шагнул в Дом счастливого камня.

Дом счастливого камня это место, где вплотную приближаешься к тому, что зовется иллюзией и к тому, что зовется реальностью. Возможно, потому здесь еще сложнее сказать, что это такое – ведь ты стоишь слишком близко. Скажешь, что тебе все кажется, но это кажущееся слишком меняет все вокруг; скажешь, что все это реально, но ум твой потребует доказательств, которых ты не обнаружишь. Возможно, все дело в том, что ты уже слишком долго дышишь воздухом бессмертных.

Лама и мальчик.

В тот момент, когда я сидел, попивая свой, остывший уже чай, мимо меня прошел лама, ведущий за руку мальчика лет четырех. Это был тот самый лама, который благословлял меня в монастыре часом раньше. Он разулыбался, помахал мне рукой и приветствовал, сложа молитвенно руки. Мальчик шел рядом с ламой, стараясь поспевать за ним. Я провожал этих двоих взглядом, размышляя о том, каковы могут быть узы, связывающие их. Лама и ребенок, отданный в монастырь, совсем юный монах и уже стареющий… И лишь спустя месяц я осознал, что сказка, в которой живут тибетцы вполне допускает, чтобы это был учитель и ученик. Причем учеником может быть с равным успехом и пожилой лама. В этой сказочной стране лама мог обнаружить инкарнацию своего учителя в малыше и теперь пребывать вместе с ним, продолжая получать мудрость от вновь воплотившегося учителя. Сменились лишь одежды, декорации, за которыми скрывалась великая душа учителя.

Лама удалялся, ведя за собой малыша, а на его поясе покачивался небольшой инкрустированный бирюзой нож. Почти весь дальнейший путь я встречал эту пару, то обгоняя их, то рассматривая их спины. Мальчик уверенно преодолевал километр за километром, не выказывая никаких признаков усталости или капризов.

На следующий день в 3 часа ночи они продолжили свой священный путь, когда все жители и постояльцы монастыря Дирапук еще спали…

+ + +

Западне лицо Кайласа походило на вогнутую линзу. В голову приходили образы так или иначе связанные с отражением. Такая поверхность могла только отражать. Вероятно, отражение происходит в самом широком смысле этого слова. Это зеркало, похоже, способно отражать как образы, так и вторжения. Двигаясь вдоль Западного лица, путника незаметно, как бы подспудом, накрывает покрывалом фантастических ощущений. То, каково внутреннее состояние паломника, в полной мере обусловит то, что он будет ощущать, видеть и что будет происходить вокруг…

Поначалу я долго всматривался в стену, окружающую Гору, пытаясь найти какие-нибудь яркие признаки, выделяющие Дом счастливого камня из окружающего ландшафта. Эта мысль покинула меня также незаметно, как и посетила. Я продолжил путь, поглядывая на придорожные камни, стараясь запомнить их и не пропустить артефакты. Но человеческая форма непоколебима, и вот меня уже уносит на волнах досужих мыслей. Тем приятней было не препятствовать им, но и не оседлывать.

Путь вдоль Западного лица Кайласа был фантастичен и напряжен. Началось все с детской суетливости и гиперэнергичности, потом было любопытство. Затем я оказался во власти тревожных ощущений. Солнце скрылось за облаками, небо нахмурилось и подул неуютный, колючий ветер. Что-то приблизилось вплотную, и теперь его отделяла только стена из пирамид-зеркал, которые окружали Гору. В этой волнующей обстановке я достиг места, на которое Кайлас смотрел своим Западным ликом. Сложенные пирамиды камней, на каждом из которых есть отпечаток руки некоего строителя, камне с тибетскими письменами, которые напоминают по своему начертанию естественные трещины и сколы… Кажется, тибетцы заимствовали свою азбуку у самих Гималаев, переняв изображения букв у горных склонов. Ветер неистово читал мантры и молитвы, развивая лунгты… «Наверное, нужно что-то делать?» - думал я, но мысль не задерживалась и утекала. Медитация происходила сама собой. Вверх по позвоночнику и через макушку в небеса. Стоило сосредоточиться на чем-нибудь, как грудь наполнялась жаром, крышку черепа покалывало, а из глаз текли слезы. Любое обращение, любой запрос, любая молитва, уходили прямиком в цель, минуя всяческие преграды. Еще бы! Ведь уже почти две недели мы дышали воздухом бессмертных!

Недалеко справа я вновь замечаю ламу с ребенком. Они, стоя на коленях, возносят молитвы, обратясь к Западному лицу.

Я продолжаю свой путь, ведомый кем-то… Несомненно, ведомый.

Вот палатка, в которой недоуменные тибетцы угощают меня чаем… Или это было раньше? «Ты идешь один?» - спросил меня тибетец. Знание английского у них редкость и потому я определяю его как «образованного». «Выходит, что так», - отвечаю я ему. Он поднимает большой палец вверх. «Хорошо!». Тот же жест и то же резюме дал мне лама с ребенком с час назад.

Я медленно двигаюсь дальше, осматривая три пирамиды, стоящие напротив Кайласа. Горы-стражи или, возможно, внешние Западные ворота Мандалы… Выходит солнце и ум начинает возвращаться в привычное для него русло, выстраивая планы дальнейшего движения. Мне уже видны признаки приближения к монастырю Дирапук и мосту через реку.

+ + +

Солнце… Стало тепло и рассеянно. Вдалеке уже хорошо различались трепещущие лунгта. Нетрудно было понять, что это дорогое для буддистов место. Можно разглядеть и фортификационную постройку монастыря. Световой день короткий и идти от монастыря в другие места после 16 часов рискованно. Так говорила нам гид и теперь я валялся на земле, размышляя о том, как действовать дальше. Я один, уже 15 часов… Это вводные…

Собственно, все было понятно – жду до 16, а затем иду к Северному лицу Кайласа. Один или со спутником… кем бы он ни был. Вокруг меня что-то происходило и менялось. Люди переходили реку, погонщики гнали яков, какая-то англоговорящая иностранка уточняла дорогу, тибетцы деловито грохотали железяками на вновь возведенном мосту. Я молчал, а весь этот поток носился вокруг, словно засасываемый в горловину слива гигантской раковины. Вновь признак времени давал осечку. Казалось, прошло не более 15 минут, а уже пора было двигаться к Северному лицу. Кутерьма из этих мелких событий проходила стороной. Еще бы! Ведь говорят, что мы всегда имеем дело с прошлым. Что бы мы ни видели, ни слышали и не говорили, все это прошлые реакции на прошлое. А я уходил вверх к виднеющимся на орографическом левом берегу постройкам. Там, на противоположном, усталые путники финишировали в ласковые объятия храма, проходя среди лунгты, словно пересекая финишные ленты. Меня же что-то несло наверх – к леднику и снежным пикам Северного лица Кайласа. Я действительно оказался со спутником. Я был с ним всегда, просто здесь, у Священной Горы, это присутствие стало несомненным, естественным и достаточным.

Постройки, которые я видел издали, оказались чем-то очень напоминающими недостроенный гестхаус. Все говорило о том, что люди либо покинули это место пять минут назад, либо они здесь, но остаются незримыми для моего видения. Или… Я незрим для них… Одним словом, миновав эти пустынные постройки, мне показалось, что я вышел из неких дверей… Они закрылись и я оказался в тихом, огромном и величественном месте.

Взбираясь к языку ледника, вдоль стекающей с него реки, я шел в какой-то киношной тишине, которую можно сравнить разве что с предобморочной. Нехитрые буддийские духовные следы в виде лунгты и манитуев внушали какое-то двойственное ощущение рукотворности и божественного присутствия. Мистически настроенные паломники… Эта фраза почему-то резала слух. Произнесение слова «мистика», находясь внутри нее, казалось чем-то неестественным. Этим словом нарушалась какое-то единство и цельность. Эти места и не могут быть другими. Это не «верующие» складывают манитуи, это место приглашает таким образом к общению с ним. Оно предлагает совершить путешествие от сердца к сердцу. От сердца человека к сердцу Единого. Ибо именно сердцу такой формы как человек дарован уникальный шанс совершить этот переход. Уникальный инструмент, именуемый «человек» - это неоценимый дар. Все, что ты шепчешь и о чем ты думаешь, тяжело ступая по горной тропе или же легко взлетая на высоту 5400, моментально достигает Единого и реализуется в том числе и в нашем, грубом мире.

Дорога была не легкой, но позже мне вновь покажется, что пружина времени позволила мне побывать у Северного лица Кайласа за 3-5 минут. Я посматривал на привычные уже моренные валы, образовавшие ложе ледниковой реки. «Этот год хорош уже хотя бы тем, что я месяц прожил вдыхая воздух бессмертных на высоте более 4000 м», - вновь подумал я. Для физического тела, привыкшего жить на нуле, это безусловно испытание.

+ + +

Опыт подготовки походов не раз давал понять, что опираться на чужие описания маршрутов – дело не благодарное. Вот и сейчас, удерживая в памяти прочитанное о дороге к Северному лицу, я изматывал себя представлениями и соотнесением прочитанного с тем, что видел. Я готовил себя к трудному и долгому пути и это утомляло. Духовное правило равно применимо ко всему – никогда не жди результата и не думай о будущем, - работало и здесь.

Неожиданно я оказался на ровной части ледникового ложа, в ста метрах от его края. Здесь было тихо, пусто и довольно тепло, несмотря на близость льда и высоту. Отдыхая, я складывал манитуй, силясь заставить уснувший ум, родить какое-нибудь желание. Но кроме слез радости и мысли, которую ближе всего можно было бы определить как «счастье», у меня ничего не получалось. Так, с мыслью о счастье и свободе я построил пирамидку и рухнул на рюкзак. Мой отдых плавно перетек в медитацию и распевание мантр. Об этом не пишут и не говорят, это находится по ту сторону слов.

Присутствие здесь повсюду… Тени, звуки, даже тишина является настолько густой и насыщенной, что говорить о пустоте и одиночестве невозможно.

Тишина…здесь это слово становиться понятным. Если опустошить ум, хотя бы на мгновение, сознание тотчас же наполняется шепотом тишины. Этот звук похож на едва различимый шорох песка, издаваемый песочными часами. В этом шорохе, словно укутанный во что-то уютное, все доступные силы направляешь вверх, к свету… Ламы, превратившиеся в свет… А ведь все это так и было! И здесь в этом нет никаких сомнений.

Вздохнув поглубже, я возвращаюсь к своему телу… Кажется, что Северное лицо это лишь прозрачная декорация, из-за которой некто наблюдает за происходящим. Пытаясь всмотреться пристально, делаешь декорацию только более плотной и правдоподобной. Если же взгляд расфокусировать или смотреть на этот лик периферическим зрением, то хорошо видны лица тех, кто стоит за этой прозрачной стеной. Те, кто смотрят оттуда, довольно тревожны, а их лица суровы. Тот факт, что на этих лицах сосредоточиться нельзя, и они то и дело ускользают, оставляет ощущение призрачности. Как сама реальность – пристальный взгляд на нее заставляет все застыть, но если не фокусировать свое внимание на призрачных событиях и благах, тогда становится виден чистый поток провидения. И при наличии усердия и собственной чистоты, ты можешь научиться читать будущее…

В этой уютной и укромной ледниковой долине, несмотря на то, что Северный лик – средоточие негативных энергий, чувствуешь себя очень спокойно. Едва уловимые видения, застывшего на тигровой шкуре с легкой улыбкой на губах, Шивы, его легендарный трезубец, встающие за спиной Единого суровые снежные стены Кайласа… Вот смазавшийся крики птицы… или замирающие голоса паломников, бывших здесь когда-то… А вот теперь какого-то… существа, возможно животного. Нет вчера, сегодня завтра, нет вперед и назад, нет домой и из дома… Все едино, все здесь и сейчас.

Доля секунды, в течение которой я находился у Северного лица, истекла. Жизнь или мгновение? Или жизнь-мгновение? 30 минут, 30 секунд или целая вечность? Сколько времени я здесь? Но человеческая форма вновь берет свое. Я иду вниз с чувством легкости и выполненного долга. Сделано то, что я был обязан сделать.

Сверху монастырь Дирапук выглядит крошечным спичечным коробком, окруженным цветными флажками. Дорога вниз быстрее и вот я уже на небольшой террасе сплошь уставленной манитуями и возвышающимся в середине чортеном. И вновь возвращается чувство, что манитуи это живые существа, временно застывшие в каменном облике. Я возношу горячую молитву, и улыбнувшись монастырю через «окошко» чортена, спускаюсь дальше…

Войдя в зону, где уже ярко ощущается присутствие человека, тут же осознаешь как рождаются отражения свойственных человеческой форме мыслей, чувств и поступков. Хочется рассказать, похвастаться, обсудить, преувеличить.

Идти к одному из мостов, которые расположены как слева, так и справа от линии моего движения, лень. Решаю перейти реку, которая отделяет меня от монастыря, вброд. Благо, здесь довольно холодно и река преимущественно замерзшая. У меня треккинговые палки и с ними уж точно можно смело бродить реку. Пришлось попрыгать по камням, но брод удался на славу. Ступив на берег, где находился монастырь, я тут же почувствовал насколько устал. Ноги подкашивались, в теле поселилась слабость, а плечи капризно заныли. На часах было 18:20, моя прогулка к Северному лицу Кайласа отняла 2 часа 20 минут.

+ + +

Так, как будто бы я жил здесь всегда… Как будто то бы эти мексиканские постройки здесь, в Тибете, мне были известны очень давно. Так я ощущал себя, добравшись, наконец, по льду реки в монастырь.

Подходя, мне казалось, что я возвращаюсь единственным уцелевшим из целого войска, а здесь в тылу никто ни о чем и не подозревает. Хотелось упасть в объятия друзей и закрыть глаза… И вот родные стены и родные ступы.

Хочется посидеть на крыльце монастырского приюта и, мурлыча какую-нибудь песенку, щуриться на солнце. Но от усталости не могу согреться. Приходится бродить по монастырю, не давая телу застыть, а уму начать суету. Впрочем, здесь это невозможно… По крутой лестнице вверх… Навстречу мне, спотыкаясь спускается один из участников параллельной группы. Судя по стеклянным глазам и неуверенной походке, дорога к монастырю далась ему нелегко.

Свидетель во мне сейчас жив и внимателен как никогда. Оттуда, изнутри моего тела, он пилотирует этот не самый простой аппарат и с восторгом узнавания оглядывает окружающее.

В центральном покое храма идет «служба». Монах низким гортанным голосом распевает мантры и ударяет в барабан изогнутой палочкой. Слава тому, кого каждый называет по-своему! Слава вселенскому принципу индивидуальности, благодаря и из-за которого мы называем сове тело «я», улыбаемся, грустим и идем кору. Я складываю руки в такой ёмкой и теплой мудре «намасте».

Очень буднично, но и чудесно я оказался перед пряничной дверцей. Мы все, не зная толком почему, любим свое детство. Нам кажется, что там было хорошо и оно тоже пряничное. И оно – вход в сказку. Пряничный вход, у которого оказался я тоже был в сказку. Это была одна из медитационных пещер Миларепы. Замечательного подвижника Тибета, который совершил свой волшебный переход стремительно и очень «не канонически». В этой пещере было фантастически уютно. А стоило замереть на мгновение, закрыв глаза, как теплые и могущественные руки уносили тебя в чертоги, которым нет названия. Сколько я там пробыл – 10 минут, год или целую вечность? Разве в этом суть? Разве этим человеческим мерилом меряют божественное?

Потом я еще долго бродил туда-сюда, возвращался в пещеру, вновь медитировал, опять уходил… когда же опустилась ночь и Семь мудрецов зажгли над Кайласом свои семь светильников, монастырский приют полетел над черной землей. В небольших окошках теплились огоньки свечей, там люди, носители божественных качеств, скромно ужинали и стоя вплотную к открытой двери, напряженной пытались выяснить где же вход. Странное состояние: отчетливо понимая, что говорить незачем, мы все же говорим, превращая знания в невежество.

А ночью воздух бессмертных вновь заставлял болеть забитые чепухой головы и, лишая сна, вынуждал сознание метаться в призрачных и плохо освещенных коридорах бессознательного. А там на улице, в часе ходьбы от каждого из нас, горел белым пламенем и плыл под бледным светом Млечного пути Кайлас.

+ + +

Морозным темным утром каждый занимался собственным телом. Кто выливал из него жидкости, а кто суетился в желании влить в него другие жидкости. Поболтавшись между ленью, сонливостью и эгоизмом, мне удалось вышвырнуть эту мятую кучу ощущений, собраться и выйти в морозную рань. Ткнувшись в темный еще монастырь, я понял, что побывать в пещере мне не удастся… Что ж…

Переключившись в медитативный режим ходьбы, я ушел к перевалу. Свою группу в следующий раз я увидел через полтора дня.

Утром рисунок мандалы был завершен на 2/4 или на половину… Детство и юность остались позади, но тепер меня ждало Бордо. Местный символизм говорил о том, что мы умираем, когда входим в зрелый возраст. Возможно, ведь не зря же 33 года рассматривается как возраст возможного духовного рождения.

Было холодно. Весь мой альпинистский опыт говорил о том, что холодно быть не может, но я замерз. Однажды пришлось даже остановиться и отмахиваться, чтобы согреть руки. Но сейчас было странно-холодное утро и величественная громада Кайласа, - голубовато-розовая, в свете восходящего солнца. Я видел много гор и горных систем. Их величие, красота и мощь не раз поражали воображение. Но эта Гора… Она присутствовала, она была кем-то. Она ни в коем случае не воспринималась как альпинистский объект. К ее восприятию добавлялось ощущение… как минимум тайны.

Удивительно тяжело. Но пустота и покой ума позволяли спокойно относиться к этому. Предметы, объекты и их названия не имели своих обычных шифров. Слово «ад», к которому на этом участке пути адресовали путеводители, не имело никакого смысла. Я мог лишь констатировать, что нечто негативное существует. И оно наваливалось все тяжелее и тяжелее. Так вот почему тяжело!

Вдруг я осознал, что вчера, начав путь, не попросил своего традиционно-походного разрешения у гор на вход на их территорию. Но я просил разрешения в другой форме и у другого… существа. Даже этим Кайлас отличался от других своих собратьев по форме.

Позже, когда Северное лицо скрылось за очередной стеной из пирамид, я осознал, что не помню как поднялся сюда. В какой-то момент моя способность воспринимать материальным мир сместилась в другую «зону».

Теперь я внимательно следил за камнями у дороги, высматривая тот, на который одет ходак и от которого можно увидеть Будду на склоне горы.

Все самое важное происходит незаметно. Ты вдруг «выныриваешь» где-то уже совсем другим человеком, в другом качестве. Возможно ли описать твой путь сюда? Лишь в очень общих чертах и только в ретроспективе, которая не позволит составить универсальный план движения, годный для всех. В такие моменты понимаешь величие мастеров, которые все же умудрились дать универсальное описание практик и Учения.

Также и со мной – все самое важное произошло незаметно. Я увидел красного Будду, в его «классическом» исполнении – Шакьямуни, спокойно сидящий в лотосе. Состояние, в котором я пребывал, позволило мне оставаться спокойным. Я постепенно терял интерес к артефактам, они просто поселялись во мне.

Попутчики-тибетцы с любопытством поглядывали на меня из-под своих шарфов и масок. Некоторые приветливо улыбались и махали руками, другие провожали несколько удивленными взглядами, третьи мрачно посмеивались. Я вновь вспомнил моих вчерашних спутников – ламу с мальчиком. Он, завидя меня, улыбался во весь рот и поднимал большой палец. А взгляд мальчика, который мне удалось проследить в монастыре, был светом двух бездонных источников. В лице его была какая-то открытость, которую я не встречал до сих пор, и которая никак не ассоциировалась у меня с 4-х летним возрастом.

Несмотря на то, что солнце уже взошло и я давно был в пути, теплее почему-то не становилось.

Наконец, я достиг «кладбища», где паломники символически или точнее, ритуально, расстаются со старыми одеждами, ассоциируя этот факт с обновлением энергетического тела. Внезапно я понял, что свой ходак с именами близких и родных я повязал у чортена, что стоит у входа на кору. На кладбище я собирался оставить свою кофту и потому решил отрезать от нее рукав и использовать его в качестве лунгты.

Я остановился в эпицентре кладбища, разделся, снял с себя кофту, отрезал от нее рукав, и проговорив то, что мне показалось правильным, выбросил мои старые одежды. К своему удивлению я не чувствовал холода. Руки онемели, но в груди как будто горел огонь. Руки пришлось отогревать махами, но в остальном тело запело. Казалось, будто я нахожусь в капсуле, которая выпала из обычной системы детерминант и потому холод обошел меня стороной. Я двинулся дальше и ясно осознал, что идти стало легче и радостней.

Два парня тибетца поднимались на перевал впереди меня. Один из них выглядел очень празднично – в национальном теплом костюме и меховой шапке. На поясе висел внушительных размеров нож. Он без смущения рассмотрел меня и рассмеялся. Второй был одет очень буднично и выглядел сосредоточенно-деловым. Он «отмечался» на всех артефактах и, не задерживаясь, продолжал путь.

Наконец и мне стало жарко. Я был почти на перевале и лучи солнца уже вовсю освещали людей, карабкающихся вверх. Кайлас надежно спрятан за стеной из внешнего круга гор. Поприветствовав перевал, солнце и богов, возгласом «Боги побеждают!», я уселся писать имена на своем вновь обретенном лунгты. Высота лишила тело привычных для него границ, сделала каким-то мягким, плавным и округлым. Было такое чувство, что с меня все скатывается.

Закончив с именами, я устроился для медитации. От еды я воздерживался, совершая кору. За ее время я съел лишь немного сухофруктов и выпил чаю. Все это вкупе позволяло быстро входить в состояния…

Вздохнув поглубже и вернувшись к своему телу, я обнаружил себя на одной из граней равнобедренного треугольника. Его вершины образованы крупными блестяще-черными воронами, сидящими на пиках трех манитуев, окружавших меня. Большие суровые птицы застыли в ожидании. Я рассматривал их, а они меня. Вниз уходила дорога в зрелость с обновленным телом и перерождающимся сознанием. Я грелся на солнце и ждал…

Мимо проходили тибетцы, осматривавшие меня так, как европейцы осматривают камни-артефакты, делая кору. Что ж, мы их, а они – нас.

Все поднявшиеся на перевал выкрикивали: «Лха-жьяло!». От всего этого становилось радостно. В том числе и от того, что нет рассуждений почему и зачем. Все происходящее потоком проходит сквозь меня. Нет никаких начал и окончаний. Мысль о возврате домой вызывает недоумение. Что означает домой? Ведь дом везде! Кажется, что нет никаких причин и следствий. Все есть и пребывает.

Я ухожу.

На спуске становиться тихо, тепло и как-то гулко. Паломник попадает в ограниченную горными склонами чашу с хорошей акустикой, на дне которой находится озеро Гаури Кунд. Озеро, как и все здесь, легендарное и волшебное. В этом не остается никаких сомнений. Я не спеша шел по тропе, которая спиралью уходила вниз. Недалеко от озера сидел паломник из местных. Было что-то, с одной стороны, домашнее в этой застывшей фигурке, но с другой казалось, что эта чаша содержит в себе слишком много нездешней таинственной информации. Подобные мысли и ощущения проносились передо мной и исчезали, я ни на чем не останавливался.

Внезапно, чаша издала странный звук. Я замер на месте… Мне хорошо известно, что любые горы дышат. Звук их дыхания знаком тем, кто путешествует в высокогорье. Когда вы достигаете высот, где остаются одни ледники и морены, звук дыхания гор прекрасно различим там. Ясно слышны вдохи и выдохи. Иногда где-нибудь в толще ледника отламывается глыба льда и обрушивается в невидимую глазу подледниковую реку. И тогда раздается совершенно фантастический звук – глухой всплеск и низкий рокот моренных каменных четок, которые вода начинает перебирать, устремляя по своему руслу. Первое, о чем я подумал – как раз о подледном камнепаде. Я искал взглядом какие-нибудь намеки на место, где мог обвалиться лед. Но вот этот звук раздался вновь… Затем опять. И появился некоторый ритм. Размеренный и спокойный. Теперь этот звук больше напоминал звук рога, раковины или молитвенного гонга, в который бил невидимый музыкант. А чаша гор подхватывала его и заставляла звучать в долгом резонансе. Гудение и звон в причудливом сочетании плыли в спокойном ритме над озером. От этой музыки и от этого места тело превратилось в сплошную волну колебаний. Оно дрожало и вибрировало… То, что принято называть – побежали мурашки. Но на этот раз мурашки были столь велики и многочисленны, что не осталось ничего, кроме них. Я поклонился незримому музыканту, поблагодарив за такое откровение и музыку, и двинулся дальше. Там впереди, я уже хорошо видел, гордо возвышался каменный стяг, именуемый Топор Кармы.

+ + +

По легендам из путеводителей здесь, у Топора Кармы, наша старая карма отсекается, и мы обретаем новую. Но ведь мы здесь и сейчас находимся «внутри» кармы! Ведь карма – это не шлейф, который мешает нам двигаться! Карма – это все то, что нас окружает и что привело нас сюда! В том числе и ее Топор!

Я стою перед этим каменным флагом. Скала действительно удивительной формы. Это топор… или флаг… Глядя на нее, я молюсь об изменениях, которых я жажду и боюсь одновременно. Я хочу вырваться из привычного уклада жизни, и в то же время меня пугает то, что я не знаком с иным образом жизни. Я прошу у Горы, Места и Топора благословения на изменения.

Направо вниз уходит спуск. Ландшафт и рельеф помогают понять, что эта висячая долина – последнее место… Дальше ты начинаешь медленно, но неуклонно покидать волшебный круг Кайласа. В компании с двумя молодыми тибетцами я быстро спускаюсь вниз. Там видна большая палатка, где наверняка есть солоноватый чай со вкусом ячьего масла и момо из цампы. Палатка полна тибетцев, отдыхающих после перехода. Подумать только! Этих людей занесла сюда не нужда, не жажда наживы или каких-то благ, не необходимость, а… воля, обусловленная только Духом!

Недоумевающие тибетцы угостили меня булкой из цампы, и похоже сделали это с познавательной целью. Они все как по команде уставились на меня, изучая, как я ем булку и как ее пережевываю. Мне казалось, что я их разочаровываю, так как ел и жевал так же, как это делают все представители человеческого рода. Но все же тибетцы остались очень довольны, живо обсуждая мою манеру приема пищи. За успешно выполненную краеведческую миссию с меня не взяли ни копейки. И я продолжил свой путь, впервые за 27 часов приняв тяжелую пищу.

Теперь я двигался с восточной стороны Горы. Здесь было тепло, спокойно, размеренно, иногда сонно и лениво, а иногда несколько утомительно. Вероятно, так бывает в среднестатистической зрелости. Несколько раз я садился отдыхать, размышляя о том, останусь ли я ночевать в монастыре или двинусь дальше. В конечном итоге, мне становилось безразлично. Но это безразличие было скорее спокойной уверенностью, что все будет так, как должно быть.

Монастырь Зутулпук появился неожиданно. Еще 15 минут назад я настраивался на час пути, как вдруг увидел свою цель. Не раздумывая, я пошел к монастырю. Пусто и все заперто. Я двинулся к храмовой постройке и сел на ее ступенях. Тут и появился лама. Он жестом спросил, хочу ли я войти. Я кивнул.

Внутренний покой был скромен и игрушечно красив. Никакой помпезности. Простая, детски непосредственная красота, вызывающая кроме прочих ощущений, еще и уважение. Здесь тоже была медитационная пещера Миларепы… Сделав подношение Будде монастыря, я замер на входе в пещеру. В ней, как и в пещере монастыря Дирапук, была замечательно-пронзительная тишина, которая в мгновение ока уводила в состояние медитации. Она бесконечно предметна и в то же время не материальна. Она обращает вовнутрь, обнаруживая бескрайние пространства. Она позволяет увидеть свое тело изнутри и уйти далеко за его пределы. Мысли становятся чем-то внешним, посторонним. Как картинки с надписями. Именно так ребенка обучают говорить и пользоваться всеобщей системой координат. Идите же назад, в детство, где не было карточек с надписями, а лишь поток блаженной тишины, открывающей внутреннее пространство.

Много позже я узнал, отчего Миларепу на изображениях принято рисовать с зеленой кожей. Некоторые источники утверждают, что во время своих аскез ему приходилось питаться лишь крапивой и ее отварами. Это растение имеет столь сильный пигмент, что кожа подвижника стала синевато-зеленой.

Привет тебе, йог, аскет, святой и мистик, зеленокожий Миларепа!

Я нехотя покинул пещеру святого и вышел на улицу. Здесь, у монастырских стен, находился еще один артефакт овеянный легендами и связанный с именем Миларепы. Это была огромная шестиугольная замшелая каменная плита. Она стояла на одном из своих ребер у стены монастыря. Ее оплетали молитвенные флажки и несмотря на свой, по видимому, солидный возраст, выглядела она весьма буднично. Рассказывают, что она стала решающим аргументом в теологическом споре Миларепы с боннским колдуном. Веселый йог с помощью плиты опроверг все доводы бонца, авторитетно победив в дискуссии. С тех пор она здесь, а буддизм пребывает в мире. Чудесный человек Миларепа! Его подвиги неоспоримы, сам он велик, а следы его деяний столь человечны и волшебны одновременно. Его Дух очень располагает к устремлению.

В надежде, что мои супутники меня догонят, я надолго остановился у монастыря. Пообедал, пофотографировал, повалялся в траве, но так и не дождавшись никого, решил двигаться дальше.

Дальнейший путь оказался очень живописным и прошел с четким ощущением выхода и окончания…

Бессознательно я остановился у небольшого камня на пригорке, от которого открывался вид на Манасаровар, уже знакомый мне семитысячник и ровную как доска долину. Я смотрел на все это, понимая, что кора пройдена и до формальных ворот осталось совсем немного. Опустившись на камень, я уставился на эти завораживающие просторы этой завораживающей страны. День близился к концу, но солнце было еще очень высоко. Мне помахали рукой две очень аккуратного вида китайские паломницы, уходившие на выход.

Тропа провела меня по живописному карнизу, за которым следовал небольшой подъем к площадке с большим количеством предупреждающих плакатов.

«Все!»

Я повернулся и поклонился всему тому, что здесь было, есть и будет. Кем бы вы ни были и что бы вы ни испытывали, миновать полноту этих мест невозможно.

В 17:30 я был в гестхаусе Дарчена, пройдя за день, таким образом, 35 километров. К своему удивлению я был бодр и понимая, что монастырь Южных ворот Кайласа еще не открыт для меня, подумывал о завтрашней прогулке к нему. Но это, вероятно, будет завтра…

+ + +

Проснувшись, я некоторое время провожу на границе между сном и явью. Этой ночью сон был глубокий и хороший.

Вчерашняя 35 километровая прогулка не утомила меня, а день вместил в себя два. Еще вечером я принял решение не идти к Южному лицу Кайласа, а отдохнуть перед предстоящим путешествием к Манасаровару. Но утром я позволил своему телу просто двигаться. И вот в 9 утра, тело вышло в морозное ясное утро. Завтрак? Когда-нибудь будет непременно… Ноги, поначалу поскрипывая, входят в привычный ритм и вот, минуя чортены, украшенные лунгты, черепами яков и камнями с горными письменами мантр, на окраине Дарчена, я начинаю карабкаться вверх по склону в направлении Южного лица Кайласа. Вокруг никого, лишь небо, просыпающаяся подо льдом река и дорога, ведущая в нужную сторону.

В Гималаях ходить легко. Тут состояние медитации, необходимое для быстрого и комфортного передвижения, приходит почти сразу. Мне шлось хорошо и весело. Лишь одно омрачало прогулку. Я понимал, что к 13 нужно вернуться. Планировался выезд на Манасаровар.

Лучшая походная песня здесь – мантры. Я шел, бормотал их и незаметно для себя дошел до места, откуда был виден монастырь Гьяндрак гомпа. «Вот и Южные ворота Мандалы Кайласа!»

Изучая рассказы о поездках к Кайласу, я почему-то не сталкивался с описаниями этого монастыря. Тем лучше, я ничего не знал и не ожидал.

Совершенно фантастическое место! Одна из стен, скрывающих Кайлас, возвышалась своими пирамидальными вершинами совсем недалеко. Яркое, но уже прозрачно-зимнее, солнце освещало ступы, стоящие часовыми на подходах к монастырю. Остановившись у подножия холма, на котором возвышался монастырь и, задрав вверх голову, я ощущал себя путником, стоящим у ворот древнего замка, за стенами которого скрываются высокие тайны и молчаливые жители. Он чудом сохранился, и его миновали все времена и веяния. Все, что было, здесь сохранено; все, что будет, здесь известно. А настоящее спокойно струится, перетекая из известного в сохраняемое.

Я не спеша обошел храм и, найдя вход, поднялся на террасу. С нее открывался потрясающий вид на окрестности. Казалось, что доступ на самые нижние небеса ты уже получил и теперь имеешь возможность осматривать окутанный утренней дымкой просыпающийся мир, на котором почило благословение. Трижды обойдя храм по его верхнему ярусу, и выполнив все доступные мне ритуалы, я замер на восточной стороне террасы. Глубокое и ясное, как осенние небеса, чувство покоя и благодати опустилось на меня…

Делая обходы вокруг монастыря, я заметил его обитателей: мальчик, лама и дикие куропатки, которых мальчик кормил хлебом. Птицы деловито выхаживали по парапету террасы и склевывали крошки. Здесь, похоже, неизвестно слово «охота»…

«Вновь лама и мальчик!»

Еще прогуливаясь вокруг храма, я заметил тропу, уходившую от монастыря вверх по склону в северо-западном направлении. Она была не очень проторенная, но вполне очевидная. Можно было предположить, что она обходит одну из защитных стен, закрывающих Гору, и поднимает в очередную висячую долину, а затем выводит в место, откуда возможен доступ к Южному лицу.

Я видел себя как будто со стороны – маленькой точкой, блуждающей среди ступ, недалеко от монастыря. Затем эта точка начала в сиянии осеннего утра удаляться от монастыря, карабкаясь вверх по склону на Северо-запад.

Что-то меня все время удерживало. Не было уверенности в том, что выбранный путь – верный. Одновременно и не хотелось идти и хотелось еще побыть у стен храма. Одним словом, что-то давало понять всякими способами, что дальше ходить не стоит. И все же, я лениво и медленно поднимался… Внезапно, я осознал, что иду по тропе, на которой довольно много следов босых ног. То ли детских, то ли небольших. Это наблюдение вызвало самые разные мысли. Они были невнятными, но таинственными. Я улыбался этим чувствам, но улыбался уважительно.

Тропа закончилась, я шел дальше и рассматривая рельеф, убеждался в том, что через некоторое время столкнусь с обрывом или труднопроходимой тропой над крутыми склонами. Я стал, затем сел, посмотрел на часы… В тишине и благодати места я опять обратился к медитации и молитве. Это место оказалось настолько сильным, что стоило навести хотя бы относительную тишину в уме, как тебя тотчас же подхватывали мягкие и теплые, покалывающие изнутри вибрации.

Я принял решение окончить на этом свою кору. Поблагодарив место, начал спуск, который становился все стремительнее, по мере того, как я возвращался к своему телу.

У стен монастыря мне очень захотелось увидеть ламу с его спутником-мальчиком, и немая просьба была услышана. Эти двое как раз оседлали ярко расцвеченный китайский мотоцикл и тронулись в путь, обгоняя меня. Мы обменялись кивками, и счастливый я зашагал дальше.

Спустя 10 минут мы опять повстречались. Красочный китайский мотоцикл заглох… Я предложил подтолкнуть… И мы побежали… Толкать мотоцикл на высоте 5000 м оказалось непростым делом. Несмотря на очень хорошую акклиматизацию, уже через 100 метров я был вынужден остановиться, так как понял, что при очередном выдохе могу потерять свое сердце вместе с потоком выдыхаемого воздуха. Лама поблагодарил меня, дав понять, что попытается справиться сам.

Уже почти у самого Дарчена красочный мотоцикл со своими наездниками обогнал меня. Мотор исправно тарахтел, а счастливые лица ламы и мальчика свидетельствовали об уверенной победе над механизмом.

У большого чотрена я остановился, повернулся лицом к Горе и закрыл за собой дверь с большой благодарностью.

Путешествие оказалось фантастическим и, я уверен, что его результаты останутся не только в фотографиях, этих строках и рассказах, но и будут реализовываться в повседневной жизни каждого паломника.

ОМ РАМ!

P.S. Несколько позже я узнал, что лама, которого я видел на мотоцикле у монастыря Гьяндрак гомпа, не был ламой этого монастыря. Возможно, он был из другого монастыря. А быть может оказался простым монахом. Что ж, это никак не повлияло на мои ощущения от пребывания у Южных ворот Мандалы Кайласа.

Автор: Михаил Романов

Путешествие к Мандале Кайласа октябрь 2011